Александр РЕБРИК, главный редактор «Вестника садовода».
До чего же неуёмна эта «Зелёная стрела»! Куда только не направляется она, как далеко летит, какие интересные маршруты прокладывает. И всюду хочется успеть за нею. А как далеко вперёд смотрит стрелок! В марте мы разрываемся между Португалией и Туркменией, а пора уже собирать китайский чемодан. Пока встретишь весну за морем, придёт время рассаду высаживать. Лето же придётся делить между своим садом-огородом и иностранными гастролями. И осенью — никакого просвету! Грузия, Узбекистан, снова Китай и прочее столь же желанное. Оставляю на потом далёкую и неведомую Австралию. Остановлюсь на Японии, которая запланирована на более ранние сроки, и путь до неё короче, и знаем её лучше.
Я был в Японии в прошлом октябре, а «Стрела» полетит с вами туда в ноябре на праздник любования кленовыми листьями — момидзи мацури, по-японски. Не только японцы считают, что это необыкновенно, неповторимо (разве что Корея может показать нечто подобное!), волшебно. Воодушевляет на полёт с «Зелёной стрелой» ещё и то, что можно будет увидеть не просто красивейшие места, но и все столицы Японии — Камакуру, Киото, Нару и Токио. Собирайтесь потихоньку на клёны. Как писал когда-то Басё другу: «Посети меня! В одиночестве моём! Первый лист упал». Когда с дерева падает один лист, близится осень.
Так как первый лист ещё и не вырос, а до осени далеко, давайте соберёмся с японскими мыслями, настроимся, подготовимся, а затем уже поговорим о красной парче кленового листа. Прежде несколько заметок о моих впечатлениях от природы и садов Японии.
Впечатлений не столько от увиденного за неделю, сколько от прочитанного за зиму. Думаю, что и вам интересны чувства, отношение к природе, саду самих японцев. Благо написали они премного, особенно стихов. Если уже 1300 лет тому назад вышла поэтическая антология «Манъёсю» («Собрание мириад листьев»). В ней стихи почти 500 авторов. А сколько поэтов и писателей появилось позже?! Десятки, если не сотни, тысяч. То было неисчислимое множество листьев, а теперь набрался, небось, мириад поэтов. «Песни Ямато, — писал Ки-но Цураюки, — произрастают из семян сердец людских, обращаясь в бесчисленные листья слов». Даже если это сердце принадлежало бундзину, носителю мудрости дзэн, то тот демонстративно чурался политики, общественной деятельности и стремился к гармонии с миром и самим собой, творил по принципу «копирования натуры».
Даже если он занимал важный государственный пост, написанные им стихи и картины ничем не отличались от тех, что написаны сельским анахоретом. Поголовную приверженность поэзии в своё время мне пришлось наблюдать в Афганистане. Там стихи пишет, точнее, слагает, наверное, каждый третий, а может, каждый второй житель. «Слагает», потому что грамоте народ не успели научить, следовательно, записать свои сочинения большинство стихотворцев не могут.
Японское восприятие природы и красоты
Про японцев грех просто сказать, что они любят природу, заботятся о ней, охраняют. Они её боготворят, тонко чувствуют и отчётливо понимают, что всё в ней имеет глубинный смысл и не должно оставаться незамеченным. Их любовь к природе подобна тому чувству, которое испытывают дети к своим родителям — и восхищаются ими, и побаиваются их. «Природа страны, — писал П. Ю. Шмидт, — влияет на человека не только своими отдельными элементами, но всей своей совокупностью, общим характером и колоритом». Японец вырастает среди богатой и разнообразной природы, с детства любуется изящными очертаниями вулканов, бирюзовым морем, усеянным тучею зелёных островков. Он всасывает с молоком матери «любовь к красотам природы и способность улавливать в ней прекрасное» («Природа Японии», 1904).
Кацусика Хокусай. Озеро Сува в провинции Синано.
Всем — от земледельца до аристократа — присущи чувство изящного и склонность наслаждаться красотою. Японец — художник, эстет в душе, непосредственно воспринимающий прекрасное в окружающей природе. Основной закон в общественной и личной жизни для него не столько мораль, религия, право, сколько нормы прекрасного. Нередко он совершает отдалённые путешествия, чтобы полюбоваться каким-либо красивым видом. Фудзи и прочие «ямы» (т. е. горы), ручьи или водопады служат объектом благоговейного культа, тесно переплетаясь в представлениях простолюдина с конфуцианскими и буддийскими святынями. Из этого культа красоты, по образцу природы и возникла японская культура.
В вопросах вкуса японцы очень просты и превыше всего ценят естественность, уверяет Ивао Мацухара («Жизнь и природа Японии», 1964). В японском доме дерево не крашенное, а китайцы, например, всё красят. Японцы любят простую пищу, а китайцы обильную. В живописи китайцы любят всё величественное, а японцам оно кажется вульгарным. Китайцы любят пионы, розы, орхидеи — все сильно пахнущие и «ясно очерченные» цветы, что совпадает со вкусами западных народов. Японцы наслаждаются искусством или природой как консерваторы, они высоко ценят лишь критерии старой Японии. Они любят замшелые камни, карликовые кривые деревья.
Следя, как цветок развивается и перевоплощается — от почки до бутона и далее. Замечают, что даже упавшие в воду лепестки принимают художественную форму.
Уродством у японцев считается бесформенность. Любят и знают свои цветы, хотя их привлекают и чужие.
Художник с женой и дочерью, — герои романа «Старая столица» нобелевского лауреата по литературе Ясунари Кавабата, — посещают ботанический сад. За воротами обнаруживают фонтан, а вокруг него цветущие тюльпаны. Жена находит, что для Киото этот пейзаж «чудной» и предполагает, что это дело рук американцев. Художник говорит, что оккупанты возводили свои коттеджи в глубине сада. И действительно, через время они обнаружили целое поле тюльпанов — красных, жёлтых, белых, чёрных, тёмно-лиловых, как камелии. Цветы были крупные, каждый сорт на своей делянке. «Пожалуй, узор из тюльпанов, — говорит художник, — вполне подошёл бы для кимоно в новом стиле, хотя прежде я никогда не согласился бы на такую безвкусицу». Он думал, что распростёршиеся у самой земли ветви гималайского кедра с его нежной хвоей можно уподобить распущенному хвосту павлина, а вот с чем бы сравнить это многоцветие тюльпанов? «Их цвет как бы окрашивал воздух, проникал в самые глубины его существа». Пройдясь вдоль делянок, близко наклоняясь к цветам и чуть не заглядывая в каждый венчик, он сказал своим спутницам, что «западные цветы слишком яркие, они надоедают», что ему «больше по душе бамбуковая роща». На его вопрос к дочери, не кажется ли ей, что «в ботаническом саду есть нечто европейское?», Тиэко ответила, что «он действительно напоминает западные сады».
Тема получает продолжение после встречи с мастером-ткачом и его сыном, продолжающим семейную традицию. Молодой человек прямо сказал, что «тюльпаны живут». На что художник ответил: «Разумеется, живут, как живёт вся природа, но мне неприятно на них глядеть — слишком их много… Не мне судить, но думаю, узор из тюльпанов для кимоно не очень подходит». Хидэо настойчиво повторяет: «Вот я сказал: тюльпаны живут. Пора цветения столь коротка, но в этом быстротечном мгновении — вся полнота жизни. Разве не так?» Художник согласился, но гнул своё: «мне не по душе тюльпановые поля — слишком уж много ярких цветов, теряется прелесть». Хидэо признался, что к нему не раз приходили с эскизами, просили выткать пояс с узором из тюльпанов, но то были рисунки на бумаге, и он отказывался. «А сегодня я воочию полюбовался на живые тюльпаны — и словно прозрел». Японская эстетика, как видим, очень субъективна, она существует в сознании человека, зависит от него и нет безусловных критериев для её оценки.
Ваби — простота, как идеал, и аварэ — печаль, сострадание, жалость, чувства, испытываемые японцами при виде чего-то уходящего, эфемерного, дают представление о японском понимании красот.
Это явление столь утончённое, что его трудно постичь другим. Дело в том, что японцы способны ощущать такие тонкие материи, которые иными воспринимаются как нечто, не заслуживающее внимания.
Европейцы, например, считают самыми красивыми полностью распустившиеся цветы. Японцы тоже воздают им должное, но их больше трогают и волнуют увядающие цветы и осыпающиеся лепестки.
Луна, затянутая облаками, для них более привлекательная, чем ясная и полная. Аварэ, таким образом, заключает в себе чувство сострадания к явлениям и предметам, потерявшим красоту. И это в стране, где в давние времена в голодные годы, чтобы избавиться от лишних ртов, стариков отводили далеко в леса под барабанный бой, чтобы не слышать жалоб и плача несчастных.
И ещё одна существеннейшая особенность жителей японского архипелага — свобода от вещизма. Борис Пильняк, побывавший в Японии восемь десятилетий тому назад, писал, что быт и обычаи Японии «крепки, как клыки мамонта», что «землетрясения освободили японский народ от зависимости перед вещью и убрали вещь». Японцы создали «свою архитектуру, которая определена бытом неостывшей земли: грибообразные дома без единого гвоздя и с бамбуковыми стенами, когда дом строится в два дня, и в нём нет ни одной лишней вещи».
А теперь слово академику Н. Федоренко, который полвека спустя побывал в гостях у керамиста Аракава Мацуда: Восхищают пропорции и вкус… В доме никаких признаков мебели и домашней утвари. Просторно... Простота линий. Картина в комнате только одна. В такэнома стоит одна ваза. На стене из широких досок сакуры, сохранившей свой розоватый отлив, удлинённый каллиграфический свиток: «Кто изучает прошлое — знает настоящее».
Японская весна
То, что пролетает мимо. — Весна, лето, осень... (Сэй-Сёнагон)
В Японии чётко прослеживаются времена года, а японское восприятие их закрепляет с помощью особых «сезонных» слов, употребляемых в поэзии. Даже зачин писем, которые там любят писать, отражает сезон. Весной пишут — «сейчас, когда зеленеет молодая трава», «в эту пору благоухающих дуновений ветерка». Зимой — «холод усиливается с каждым прошедшим днём», «в это время пронизывающих холодов». Выражения взяты из «сборников фраз», издающихся в помощь «писателям» писем.
У нас зима бесконечная, потому весна долгожданная. Казалось бы, японцам не очень-то должна быть понятна та страстность, с которой мы ожидаем весну. Пусть японская зима и короткая, по нашим представлениям, тем не менее и они весну ждут. Их, оказывается, тоже «гнетёт одиночество зимней порою», скорбь навевает вид увядших трав (Минамото-но Мунзюки).
Вот появились первые предвестья весны. Например, «чуть заметна, легка туманная дымка, что расползлась по склонам горы Кагуяма» (император Го-Тоба).
Вот уже все вокруг говорят, что она наступила, а Мибу-но Тадаминэ не верит тому «до поры, пока не услышит соловьиной знакомой трели!» Оэ-но Тисато уверяет, что «никто из нас не сумел бы сегодня о приходе весны догадаться», если бы «не донеслась из этой лощины укромной соловьиная трель».
Короткохвостая камышовка (угуису).
Поэт Киёхара-но Фукаябу — тот вообще утверждает, что «долго длится зима», но, утешает он соседа, «весна уже неподалёку». А поэтесса Исэ «после долгой зимы» видела, как на поле выжигали траву, а теперь «подрастает молодая зелень, предвещая весны явленье!» Фудзивара-но Иэтака «всем, кто ждёт лишь цветенья вишен, хотел бы суть весны показать в том клочке травы, что открылся меж снегов в селении горном!»
Зато переход из весны в лето у нас смазан, малозаметен. Не то в Японии. Их быстротечная весна под всенародным контролем. «С той поры, как весна, подобная луку тугому, осенила наш край, — пишет Осикоти-но Мицунэ, — мне всё кажется — словно стрелы, дни и месяцы пролетают». В его «Песне о конце весны» есть такие слова: «Даже если забыть о том, что сегодня прощаюсь с уходящей весной, — и тогда легко ли покинуть сень деревьев, ещё цветущих?!». Следовательно, по его представлению, весна заканчивается с окончанием цветения вишни.
«Лишь весна минует так быстро в созерцанье вишен цветущих», подтверждает наши подозрения поэт Фудзивара-но Окикадзэ, не то, что остальные дни и месяцы, текущие «долгой праздной чредой». Часто поэтическим натурам кажется, как например, Фудзивара-но Ёрука, — что «поспешно вдруг сокрылась весна». Возможно, так оно и было, а, может, показалось. Печалясь, как все, об уходящей весне, поэт Аривара-но Мотоката утешает себя, что коль настала пора, и ничто её уход не удержит, то «что напрасно скорбеть!»
Другой подход у Сугавара-но Митидзанэ. Он забывает на день «бремя служебных забот» и отправляется в горы, «чтоб проводить весну». Стоит над рекой средь цветов и «смотрит неотрывно на северо-восток», куда уходит весна. «Мои спутники думают: верно, сошёл с ума!».
Император Сутоку пишет сто песен на тему «Уходящая весна». Он всё знает про эту пору, когда «летят лепестки — к подножью деревьев, птицы — к гнёздам своим», но «куда весна исчезает», для него и для нас «остаётся загадкой».
При столь пристальном внимании к исчезновению драгоценности, неизбежно возникает вопрос: «кто виноват в этом?» Уравновешенно и благородно отвечает на него Фудзивара-но Тэйка: «я ни ветер, ни мир не виню в этом раннем уходе долгожданной весны».
В день весеннего равноденствия во втором лунном месяце в храмах рассыпают с магической целью бобы, восклицая: «Черти — вон, счастье — в дом!».
В японскую раннюю весну мы с вами ещё вернёмся и потолкуем о сливе.
Александр РЕБРИК, главный редактор «Вестника садовода».
Посмотреть информацию о поездке в Японию и охоте за красными клёнами
См также:
Слива китайская в Японии: скромное цветение - обильная символика
Вернуться к Садовые путешествия, поездки